Последние десятилетия многих из нас научили видеть источник общественной неустроенности в отсутствии у россиян духовного стержня, который позволил бы понять особенности русского национального характера, роль и место русского народа в мировом сообществе. Российское общество пока еще на пути к осознанию своей исторической роли.

Может быть, потому так мучителен и труден поиск русской национальной идеи, что идет он в разных – порой противоположных – направлениях, и по-разному осмысляется само понятие "русский?"...

Публикуя заметки доктора филологических наук, доцента Ивановского государственного университета Ф.В. Фархутдиновой о понятиях «русский» и «русскость», мы понимаем, насколько объемна и многопланова затрагиваемая тема. Для кого-то – возможно, и не безболезненна.

Ф. В. Фархутдинова,
доцент ИвГУ, доктор филологических наук

Такое простое и понятное слово
р у с с к и й…

Российское общество весьма неоднородно по своему составу: жизненные цели и материальный достаток, уровень образования и возраст, культурные ценности и эстетические установки у наших сограждан различаются довольно серьезно. Разнится и сама речь: у одних она опирается на нормы литературного языка, у других – на городское просторечие, у третьих – на внелитературные формы, например, на социальные жаргоны.

Видимо, разобщенность материальной и духовной жизни и служит причиной непонимания между представителями разных общественных сословий, язык в этом случае становится не помощником в общении, а своего рода преградой, встающей между людьми.

Вопрос о том, могут ли понять друг друга люди разных сословий, волновал многих известных россиян. Так, в начале XX в. А. Блок убежденно писал том, что “...есть действительно не только два понятия, но две реальности: народ и интеллигенция; полтораста миллионов с одной стороны и несколько сот тысяч ? с другой; люди, взаимно друг друга не понимающие в самом основном”(выделено нами. ? Ф. Ф..).

Интересно, что, например, В. Г. Белинский считал иначе. Он чистосердечно полагал, что “...всякий образованный человек нашего времени, как ни удален он формами и даже сущностию своей жизни от народа, ? хорошо понимает мужика, не унижаясь до него, но мужик может понимать его или возвысившись до него, или когда тот унизится до его понятия.”.

Попробуем проследить, как по-разному понимают содержание слов русский и русскость представители образованных слоев общества – интеллигенция, культурная элита (в следующей статье мы остановимся на том, что вкладывают в эти слова “простые” люди, народ).

* * *

Увидеть, что отечественные и зарубежные интеллигенты вкладывают в слова русский и русскость различное значение, непросто, но возможно. Президент Российского фонда культуры Н. С. Михалков, например, убежден, что “русский ? сегодня не столько национальное, сколько культурообразующее понятие”. Если перевести это высказывание «с русского на русский», то становится понятно, что для Михалкова русский и российский – это одно и то же (подумаем, одинаковое ли значение имеют слова русский и российский в словосочетаниях российский флаг и русский флаг, российский язык и русский язык?).

А вот лингвист С. В. Чебанов считает, что слово русский в составе устойчивых словосочетаний потеряло свое значение, стало словом-пустышкой, уподобившись словам типа великий (наша великая Родина), фундаментализм (исламский фундаментализм), материнский (материнская забота), отчий (отчий дом). К таким словам-пустышкам, по мнению С. В. Чебанова, обычно прибегают в своих выступлениях политические деятели. И в зависимости от партийной принадлежности оратора подобные слова в тексте выступления приобретают совершенно противоположные значения.

Если, опять же, перевести «с русского на русский», то получим следующее: слово русский для одних является высоким, положительным, а для других – ругательным, отрицательным, потому что, попадая в различное контекстуальное окружение, оно “загружается” разным смыслом.

Вряд ли можно согласиться с тем, что прилагательное русский потеряло свое индивидуальное значение, как следует из высказываний Н. С. Михалкова и С. В. Чебанова. Хорошо видно, что оба суждения отличаются некоторой вольностью в трактовке понятия, стоящего за словом русский. Заметно, что в первом случае можно говорить о происходящей подмене одного понятия другим1, а результат этой подмены не так безобиден, как кажется на первый взгляд, поскольку Н. С. Михалков пытается доказать, что “русскую культуру и русский язык, которые стали языком и культурой межнационального, континентального общения, создал не один этнос. Это сплав многих языков, наречий и культур: древних славян, хазар, печенегов, татар, варягов, литвинов, горских народов.”

Видимо, Н. С. Михалков намеренно отождествляет понятия русский и российский, что опасно для многонационального государства, каким является Российская Федерация. Такая позиция общественного деятеля дает повод к обвинениям в великодержавном шовинизме.

В рассуждениях С. В. Чебанова обращает на себя внимание верно подмеченная тенденция современного словоупотребления, особенно характерная для публичной речи. Пришла она на смену другой тенденции, характерной для публичных выступлений советского времени и очень точно определенной как пустословие. Современные ораторы, используя “правильные” слова и лозунги, ставят перед собой простую цель: привлечь на свою сторону электорат…

О том, что видят в словах русский и русскость представители образованной части общества, можно узнать не только из их устных выступлений и научных статей, но и из разнообразных нормативных словарей, которые четко и последовательно объясняют, что, где, когда, как и почему надо говорить, чтобы все было правильно, стилистически выверено, ибо лишь это ? отшлифованная в элитарной культуре словесная точность и стилевая выдержанность ? дает возможность быть понятым другими.

Важнейшие функции словарей ? поддерживать лоск и глянец элитарной культуры в среде ее носителей и внедрять ее в свое ближайшее окружение. Однако несправедливо утверждение о том, что нормативные словари как часть элитарной культуры замкнуты в себе; нет, они в максимальной степени нацелены на диалог. Но они открыты для диалога с культурами других народов - в первую очередь тех, которые, с точки зрения сегодняшних представлений, определяют магистральные направления в развитии научной и художественной мысли. Элементы русской культуры пропускаются сквозь призму западной культуры, при этом многие русские слова и понятия теряют национально-культурную специфику и выставляются в словарях литературного языка довольно обезличенными, такими, в которых общечеловеческого (универсального) больше, чем национального (уникального).

Это и видно на примере слова русский. В различных толковых словарях, в том числе и академических, понятие русский толкуется как “принадлежащий русским, созданный русскими, свойственный русским” и иллюстрируется с помощью устойчивых оборотов русское масло, русская печь, русская рубашка (рубаха), русские сапоги, русским языком говорить (сказать)/ русским языком, русским языком тебе говорю. (Толковый словарь русского языка: В 4 томах /Под ред. Д. Н. Ушакова; Словарь русского языка: В 4 томах /Под ред. А. П. Евгеньевой; Словарь современного русского литературного языка: В 17 томах; Ожегов С. И. Словарь русского языка; Ожегов C. И., Шведова Н. Ю. Толковый словарь русского языка).

Авторы словарей включали данный иллюстративный материал, главным образом, с лингвистическими целями, стремясь отразить наиболее типичные устойчивые обороты, отмеченные в письменных источниках; показать нормативное словоупотребление, сохранить определенную преемственность лексикографической традиции.

Созданные в большинстве своем в то время, когда одним из принципов национальной политики государства была идея интернационализма и возникновения на ее почве новой исторической общности, названной советский народ, эти словари не ставили перед собой задачи показать этническую специфику понятия русский или уточнить его сущность через толкование и иллюстративный материал. Именно поэтому устойчивые обороты, извлеченные из толковых словарей, отражают лишь самые внешние черты русскости, в соответствии с тем определением понятия русский, которое дано в них. Эта тенденция нашла отражение и в двуязычных (национально-русских) словарях советской эпохи.

Однако, например, в “Словаре сочетаемости слов русского языка”, созданном для изучающих русский язык как иностранный, понятие русский более обширное: “Такой, который относится к Руси, к России, к русским; такой, который принадлежит русским, созданный ими, свойственный им.” Прилагательное русский сочетается здесь со следующим кругом слов: “-Народ, человек, люди, женщина, девушка, писатель, художник, поэт, композитор, артист, балерина, интеллигент, демократ, рабочий, крестьянин, солдат, путешественник, пролетариат, рабочий класс, крестьянство, интеллигенция, общество, земля, степь, просторы, лес, природа, пейзаж, небо, зима, деревня, береза, культура, наука, искусство, литература, история, архитектура, музыка, балет, живопись, поэзия, книга, газета, журнал, фольклор, обычай, характер, дух, душа, сердце, удаль, лицо, язык, слово, алфавит, грамматика, поговорка, сказка, песня, мелодия, танец, костюм, кухня, блюдо, гостеприимство, радушие...

-Чисто, истинно ... русский. Быть, оказаться... русским. Кто-л. русский; что-л. русское. ”

Показ сочетаемости прилагательного русский позволил авторам словаря сконцентрировать внимание иностранцев на тех реалиях жизни Советского Союза, которые были значимыми для образованного человека эпохи развитого социализма. Тем самым достигались определенные цели в формировании у пользователя адекватного образа страны изучаемого языка, а также делалась попытка показать читателю нетождественность понятий русский и советский.

В активном запасе иностранца представлен иной набор лексем, сочетающийся со словом русский, главным образом, это слова, традиционно относимые к символам русской (российской, а также советской) действительности: русский чай, русские блины, русская водка, русское гостеприимство; русская зима; русская береза; русская красавица; русская душа.

Таким образом, можно говорить, что лексикография как часть элитарной культуры представляет понятие русский с помощью толкований, иллюстративного материала, сопроводительных цитат и т. д., однако подходит к его трактовке в большинстве случаев формально, фактически истолковывая значение суффикса -ск- ? “относящийся к тому или свойственный тому, что названо мотивирующим (производящим) словом”; исключение составил словарь сочетаемости.

Такой подход лексикографии к представлению понятия оправдан, т. к. в словаре, по мнению ученых, должны отражаться не только научные, но и обиходные, и языковые знания. Как наглядно показывают материалы разных словарей, слово русский (наряду со словами советский, американский, фашистский, западноевропейский) настолько значимо для русской ментальности и для русской языковой картины мира, что его толкование в любом словаре всегда будет идеологизированным и ? обязательно ? ориентированным на рамки элитарной культуры.

Идеологизированность в толковании понятий русский и русскость свойственна всей отечественной и зарубежной элитарной культуре. Может быть, поэтому Анна Вежбицкая, австралийский лингвист с мировым именем, делает попытку уйти из-под влияния идеологии и выстроить понятие русскость на основе данных русской лексики и грамматики, не прибегая в своем описании ни к этому слову, ни к выражению русский национальный характер.

А. Вежбицкая говорит о том, что она характеризует семантический универсум русского языка, выделяя в нем следующий набор признаков: эмоциональность (она проявляется в ярко выраженном акценте на чувствах и в их свободном изъявлении, в высоком эмоциональном накале русской речи, в богатстве языковых средств для выражения эмоций и эмоциональных оттенков); иррациональность (ее можно видеть в том, что в лексике и грамматике русского языка подчеркивается ограниченность логического мышления, человеческого знания и понимания, делается акцент на непостижимости и непредсказуемости жизни); неагентивность (известный лингвист усматривает ее в ощущении того, что людям неподвластна их собственная жизнь, что их способность контролировать жизненные события ограничена; в склонности русского человека к фатализму, смирению и покорности; в недостаточной выделенности индивида как автономного агента, как лица, стремящегося к своей цели и пытающегося ее достичь, как контролера событий); любовь к морали (она состоит в абсолютизации моральных измерений человеческой жизни, в акценте на борьбе добра и зла (и в других и в себе), в любви к крайним и категоричным моральным суждениям). Нетрудно убедиться в том, что семантический универсум русского языка, выявленный и охарактеризованный А. Вежбицкой, является описанием понятия русскость в терминах общей и социальной психологии.

Вполне естественно, что русскость в понимании иностранца и русскость в понимании русского человека оказываются разновеликими, нетождественными сущностями. По другому поводу, но очень точно сказал об этом Г. Г. Шпет: “Мы входили в Европу исторической и этнографической загадкою. Таковы были и для себя. Мы всё могли получить от Европы уже в готовом виде, но чтобы не остаться в ней вещью, предметом познания, чтобы засвидетельствовать в себе также лицо, живой субъект, нам нужно было осознать и познать самих себя.”

Нетождественность в понимании русскости иностранцами и самими русскими философы (Г. П. Федотов, например) объясняют, главным образом, психологическими причинами, тем, что ни один народ не может быть объективным в самооценке, потому что привыкает “глядеться на себя в кривое зеркало”. При этом считается, что “иностранцу легче схватить то общее, которого мы в себе не замечаем. Но зато почти все слишком общие суждения иностранцев отзываются нестерпимой пошлостью. Таковы и наши собственные оценки французской, немецкой, английской души.”

Хорошо видно, что понятие русскости, предложенное А. Вежбицкой, лишено признаков какой-либо пошлости; более того, оно выглядит довольно объективным и беспристрастным. В отечественной элитарной культуре беспристрастность в определении русскости ? явление весьма редкое, что хорошо просматривается в работах философов, культурологов, филологов. Об этой черте русского взгляда на русский мир еще в 1847 г. писал Н. В. Гоголь: “Я заметил, что почти у всякого образовывалась в голове собственная Россия, и оттого бесконечные споры.”

Стремление “осознать и познать себя” воплощается в желание четко определить, что такое русскость, придать этому слову если не терминологическое значение, то хотя бы увидеть в нем какое-то объективное содержание. Так, Г. П. Федотов размышлял: “Какими словами, в каких понятиях охарактеризовать русскость? Если бесконечно трудно уложить в схему понятий живое многообразие личности, то насколько труднее выразить более сложное многообразие личности коллективной. Покрыть их всех общим знаком невозможно. Что общего у Пушкина, Достоевского, Толстого? Попробуйте вынести общее за скобку - окажется так ничтожно мало, просто пустое место. Но не может быть определения русскости, из которого были бы исключены Пушкин, Достоевский и столько еще других, на них не похожих.”

Высказывание Г. П. Федотова интересно и важно в нескольких отношениях. С одной стороны, оно демонстрирует тенденцию элитарной культуры видеть русскость главным образом в вершинных проявлениях духовной культуры, в первую очередь литературы, одним из главных признаков которой традиционно считается народность; с другой стороны, оно показывает и определенную растерянность перед сложным многообразием коллективной личности и нацеленность на преодоление этой растерянности.

Для того чтобы понять, что такое русскость, представители элитарной культуры обращаются к самым разнообразным источникам, каковыми являются классическая русская литература в ее лучших образцах (произведения Л. Н. Толстого, Ф. М. Достоевского, А. П. Чехова), свидетельства иностранцев, в разное время посетивших Россию и оставивших свои мемуары; труды историков прошлого века и наших современников; данные языка и фольклора; статистические сведения. Такая разнообразная источниковедческая база позволяет представителям элитарной культуры осмыслить русскость через осознание места этноса в мировом цивилизационном процессе, через его вклад в мировую культуру.1

Совершенно естественно, что разнохарактерный источниковедческий материал вкупе с мировоззренческими позициями, идеологическими установками и прочими факторами приводят к тому, что русский и русскость в религиозно-философской литературе осмысляются очень разнопланово. Так, Н. А. Бердяев, определяя русскость, отмечает, что одномерного описания русского народа не может быть, потому что в нем совмещены противоположные качества: “...деспотизм, гипертрофия государства и анархизм, вольность; жестокость, склонность к насилию и доброта, человечность, мягкость; обрядоверие и искание правды; индивидуализм, обостренное сознание личности и безличный коллективизм; национализм, самохвальство и универсализм, всечеловечность; эсхатологически мессианская религиозность и внешнее благочестие; искание Бога и воинствующее безбожие; смирение и наглость; рабство и бунт.”

Налицо перекличка понимания русскости Н. А. Бердяевым и Н. О. Лосским. Последний тоже считал, что зачастую в русских людях проявляются такие прямо противоположные качества, как религиозность ? безбожие, доброта ? жестокость, могучая сила воли ? леность (“обломовщина”), ? качества, порожденные, по Н. О. Лосскому, их страстностью, максимализмом, свободолюбием, фанатичной нетерпимостью и склонностью к экстремизму.

Оба философа определяют русскость как ряд оппозиции; сами же оппозиции мыслятся в виде шкалы, на крайних точках которой располагаются “хорошие (положительные)” и “плохие (отрицательные)” качества русского характера, при этом имена-названия отдельных качеств-характеристик, выделенных Бердяевым и Лосским, совпадают, хотя, несомненно и другое, ? есть различия в границах понятия русскость. Если Н. А. Бердяев и Н. О. Лосский прочно вошли в круг тех, кто активно влияет на развитие отечественной научной мысли и отнесен к числу 500 выдающихся россиян, то П. А. Сорокин, крупнейший американский социолог русского происхождения и в некоторой мере наш земляк (поскольку учился в Хреновской школе Кинешемского уезда), только недавно стал известен широкому кругу российской общественности. Тем более интересен его взгляд на сущность русскости.

П. А. Сорокин считает необходимым очертить объем понятия русская нация, полагая, что она “состоит из трех основных ветвей русского народа ? великороссов, украинцев и белорусов, а также из “русифицированных” или ассимилированных этнических групп, вошедших в состав дореволюционной Российской империи и современного Советского Союза.” Он с сожалением говорит о том, что “многие исследования национального характера (национальных черт) основываются на различных тестах или интервью с отдельными индивидами. На основе фрагмента поведения или словесной реакции эти исследователи не стесняются рисовать портрет целой нации, изображать ее национальный характер.”

Стремясь преодолеть подобный редукционизм в определении национального характера, П. А. Сорокин сделал попытку выделить отличительные черты русской нации как социокультурной системы, являющейся частью мирового сообщества. Особо обратим внимание на то, что социолог дает перечень черт, присущих не отдельным, например, самым ярким представителям нации; не типичные черты, проявляющиеся у большинства русских, а черты, характеризующие русскую нацию как социокультурную систему. По его мнению, “совокупность основных черт русской нации включает ее сравнительно длительное существование, огромную жизнеспособность, замечательное упорство, выдающуюся готовность ее представителей идти на жертвы во имя выживания и самосохранения нации, а также необычайное территориальное, демографическое, политическое, социальное и культурное развитие в течение ее исторической жизни” (курсив наш. - Ф. Ф.).

Очевидно, что понятие русский в осмыслении П. А. Сорокина оказывается еще более обширным, чем у Н. С. Михалкова, что, видимо, объясняется влиянием западного взгляда на СССР как на страну с двойным названием ? Россия и Советы. Весьма показательно и то, что для П. А. Сорокина невозможен ни “среднеарифметический” русский человек, ни усредненный тип русского характера, ни образ типичного представителя русских.

Понимание русскости в современных культурологических исследованиях во многом совпадает с тем, что было обозначено религиозными философами прошлого. Подтверждающим материалом могут служить, например, тезисы многих докладов научной конференции “Русская культура и мир” (Н. Новгород, 1993), в которых понятие русскости расширяется и дополняется таким набором признаков, как безмерность, жизнь не по телу, а по духу; соборность; отзывчивость, мудрость, терпимость и открытость, искренность, доверчивость, самоирония и даже “самоедство”.

Таким образом, можно говорить о том, что элитарная культура довольно активно осмысляет понятия русский, русскость, подходя к ним с разных сторон, толкуя их вглубь и вширь. При всем различии трактовок обоих понятий в устремлениях авторов есть общие моменты, главные из которых ? установка на интерпретацию этноса сквозь призму европейской (реже ? всей западной) культуры или через доктрину православия (возможно совмещение интерпретационных сеток, и тогда русская культура оказывается в фокусе обеих призм); определить место этноса в цивилизационном процессе и мировом сообществе; настойчивое желание интегрироваться в мировую культуру так, чтобы сохранить ощущение этнической самобытности.